В русской мифологии, богатырь. Родился в семье «гостя» Ивана. Состоял на службе литовского короля, был тайно влюблен в младшую дочь короля Настасью, «воительницу-поленицу». Когда король узнал об этом, то приказал казнить Дуная. Настасья выкупила возлюбленного у палачей и отпустила в Киев. В Киеве находился в свите князя Владимира Красное Солнышко. Однажды на пиру Владимир описал, какой должна быть его невеста Дунай указал на старшую дочь литовского короля Апраксу-королевишну как на обладательницу этих качеств. Вместе с Добрыней Никитичем он отравился к литовскому королю сватать Апраксу за Владимира. Разжеванный король заключил Дуная в «погреба глубокие», но на помощь другу пришел оставшийся при конях Добрыня, побивший литовскую дружину. Напуганный король отпустил Апраксу с богатырями в Киев. Настасья была уязвлена, что на этот раз Дунай пренебрег ею, и решила отомстить возлюбленному. На обратном пути Дунай обнаружил чей-то богатырский след. Отправившись на розыски, он встретил витязя, с которым вступил в бой. Победив его, Дунай занес нож для окончательного удара, но узнал в витязе Настасью. Она напомнила богатырю об их любви, и Дунай, вновь поддавшись страсти, отправился с Настасьей в Киев, чтобы пожениться. В Киеве состоялась двойная свадьба — князя Владимира с Апраксой и Дуная с Настасьей. На брачном пиру гости предались похвальбе. Дунай и Настасья устроили состязание в стрельбе из лука, в котором Настасья оказалась более меткой. Дунай первый раз «недострелил», второй раз «перестрелил», а на третий попал в Настасью, и та умерла «Распластавши ей чрево», Дунай узнал, что она беременна двумя сияющими светом младенцами. В отчаянии бросился он на свое копье и умер рядом с женой. После смерти превратился в реку Дунай, а Настасья — в реку Настасью.
Дунай Иванович — русский былинный герой. В Древней Руси слово «Дунай» было не только названием реки (и даже обозначением вообще реки), но и мужским именем. В былине о богатыре, как мы увидим, название реки и имя оказываются связанными воедино. В образе Дуная Ивановича черты мифологические и исторические соседствуют вполне органично. Несколько былин о нем позволяют с некоторой долей условности восстановить главные эпизоды его жизни. В отличие от богатырей, которые приехали в Киев из русских городов и стали здесь служить, Дунай Иванович когда-то уехал в Литву и там служил королю в разных придворных должностях: «отъезды» служилых людей в соседние земли были обычным делом в феодальные времена. Затем Дунай оказывается в чистом пиле, и здесь он встречается с Добрыней. Они вступают в богатырский поединок — сперва на копьях, потом на саблях, на палках и, наконец, врукопашную: победить никто не может. На них наезжает Илья Муромец и предлагает им помириться и обменяться крестами, то есть побрататься. Так Дунай входит в состав киевского богатырства. Приходит время и ему совершить главный подвиг.Князь Владимир задумывает жениться и просит ему указать невесту,
Чтобы ростом была высокая. Станом она становитая, И на лицо она красовитая, Походка у ней часта и речь баске; Было бы мне, князю, с кем жить да быть, Думу думати, долгие веки коротати…
На пиру Дунай (или другой богатырь) советует князю Владимиру посвататься к дочери литовского короля Опраксии. Естественно, что роль свата поручается Дунаю. Он просит дать ему провожатым Добрыню. Богатыри приезжают в Литву, Дунай идет к королю, а Добрыню оставляет во дворе. Король узнает своего старого слугу и спрашивает его с некоторой иронией, не приехал ли он служить попрежнему. Когда же Дунай сообщает о цели приезда, король приходит в ярость:
А и тут королю за беду стало, А рвет на главе кудри черные И бросает о кирпищет пол.
Из сопоставления вариантов былины можно понять, что короля не устраивает ни жених (он называет Владимира «конюхом последним», разбойником, плутом), ни сват (его положение недостаточно высоко: «послал мне-ка холопину дворянскую»). Король готов спустить на Дуная «кобелей меделянских». И тогда вступает в свои права богатырская сила: Дунай внутри дворца, а Добрыня снаружи учиняют расправу с королевской свитой, и король вынужден примириться и отпустить дочь. В летописной истории Киевской Руси был эпизод, напоминающий былину. В 980 году Владимир послал в Полоцк к князю Рогволоду сказать: «Хочу дочь твою взять себе в жены». Тот спросил у дочери своей: «Хочешь ли за Владимира?» Она же ответила: «Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка». Когда Владимир узнал об этом, он собрал много воинов, напал на Полоцк, убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены. На основании такого совпадения исследователи склонны иногда считать былину о Дунае воспроизведением реального события 980 года. Но скорее всего мы имеем дело именно с совпадением, тем более что различий между былиной и летописью больше, чем сходства. И летопись совершенно не знает того, о чем повествует вторая часть былины. На обрат-ном пути Дунай замечает в поле конский след. Он просит Добрыню везти Опраксию в Киев, а сам отправляется по следу. Он догадывается, что ему предстоит встреча с неизвестным богатырем: информация с сайта http://slavyans.myfhology.info
А загорело у Дунаюшки ретиво сердце, А закипела во Дунае кровь горячая, Расходилися его могучи плеча.
По одним вариантам, Дунай догоняет в поле богатыря — но это оказывается богатырка, по другим — наезжает на шатер и стрелой будит его хозяйку-богатырку. Что это женщина, Дунай обнаруживает, когда валит ее на землю и хочет «взрезать груди белые». Выясняется, что богатырка — другая дочь литовского короля —Настасья.
Я у батюшки сударя отпрошалася — Кто меня побьет во чистом поле, За того мне, девице, замуж идти.
Ситуация эта знакома по эпосу разных народов: девушка-богатырка предназначена суженому, которого можно узнать лишь по одном} признаку: он сумеет победить ее в поединке или в состязании. Дунай победил Настасью ~ значит, он ее суженый («Нынче я нашел во чистом поле обручницу»). Молодые едут в Киев, где и совершаются сразу две свадьбы. Кажется, история завершена, в сказках было бы: «Стали жить-поживать да добра наживать». Но былина — не сказка, ей свойственны острые конфликты и трагические развязки.
На пиру Дунай хвастает тем, что он лучший в Киеве стрелок из лука. Вмешивается Опраксия, она заявляет, что нет стрелка лучше, чем ее сестра Настасья. В вариантах сама Настасья утверждает, что она способна попасть стрелой в лезвие ножа так, что стрела рассечется на две половины. Этого Дунай вынести не может и предлагает состязание. Из всех вариан-тов самое страшное условие поединка — стрелять в кольцо, поставленное на голову. Первой стреляет Настасья и сшибает кольцо с головы мужа. Когда приходит очередь стрелять Дунаю, его уговаривают отказаться. Жена признается: «в утробе у меня могуч богатырь» — и просит отложить стрельбу:
Завтра рожу тебе богатыря, Что не будет ему сопротивника,
Однако Дуная убедить невозможно — затронута честь богатыря.
Становил свою молоду жену Настасью-королевичну На мету с золотым кольцом, И велел держать кольцо на буйной главе. Стрелял Дунай за целу версту из туга лука. А и первой стрелой он не дострелил, Другой стрелой перестрелил, А третьею стрелою в ее угодил. Прибежавши Дунай к молодой жене, Выдергивал чингалище булатное, Скоро спорол ей груди белые — Выскочил из утробы удал молодец, Он сам говорит таково слово: Гой еси, сударь мой батюшка! Как бы дал мне сроку на три часа, А и я бы на свете был Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя».
Так беспощадно описывает былина совер-шившуюся трагедию, обнажая жестокость поведения богатыря. Как можно объяснить случившееся? Только ли строптивостью Дуная, его хвастовством на пьяном пиру? Несговорчивостью жены? За всем этим кроется более глубокий смысл.
Вспомним, что богатырь добывает себе жену, победив богатырку, то есть женщину, обладающую также непомерной силой. Согласно эпическим понятиям, богатырка, став женой, теряет эту силу, становится обыкновенной, равной всем. Отныне ее долг -~ служить мужу, родить ему богатыря, хранить домашний очаг. Настасья нарушает этот свой долг, вспоминая о прежнем своем богатырстве. Отсюда — и трагедия. Гибнут все ее участники. И гибель эта влечет за собою последствия фантастические: возвращаются древние мифические времена, когда из крови погибших рождались реки.
А свернул он острый нож Тупым концом во сыру землю, Острым концом себе он во белы груди: «А где пала Настасья Микулична, Пускай падет Дунай Иванович». От Настасьи текла да речка Черная, От Дуная текла да вот Дунай-река, Вода с водой да не стекается, — Теките от века и до века, В одно место сходитеся и расходитеся, Вода с водой не мешайтеся.
С последними словами былины в кровавую трагедию вплетаются вдруг покой и утешение: они подсказываются народным осознанием бесконечного течения времени, все примиряющего.
В стольном в городе во Киеве,
Что у ласкова сударь-князя Владимира
А и было пированье-почестный пир,
Было столованье-почестный стол,
Много на пиру было князей и бояр
И русских могучих богатырей.
А и будет день в половина дня,
Княженецкий стол во полустоле,
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Черные кудри расчесывает,
Говорил он, сударь ласковый Владимир-князь
Таково слово:
«Гой оси вы, князи и бояра
И могучие богатыри!
Все вы в Киеве переженены,
Только я, Владимир-князь, холост хожу,
А и холост я хожу, неженат гуляю.
А кто мне-ка знает сопротивницу,
Сопротивницу знает, красну девицу, —
Как бы та была девица станом статна,
Станом бы статна и умом свершна,
Ее белое лицо как бы белый снег,
И ягодицы как бы маков цвет,
А и черные брови как соболи,
А и ясные очи как бы у сокола».
А и тут больший за меньшего хоронится,
От меньшого ему, князю, ответу нету.
Из того было стола княженецкого,
Из той скамьи богатырския
Выступается Иван Гостиный сын,
Скочил он на место богатырское,
Скричал он, Иван, зычным голосом:
«Гой еси ты, сударь ласковый Владимир-князь!
Благослови пред собой слово молвити,
И единое слово безопальное,
А и без тое палы великия.
Я ли, Иван, в Золотой орде бывал
У грозного царя Етмануила Етмануиловича
И видел во дому его дву дочерей:
Первая дочь — Настасья-королевична,
А другая — Афросинья-королевична;
Сидит Афросинья в высоком терему,
За тридесять замками булатными,
А и буйные ветры не вихнут на ее,
А красное солнцо не печет лицо;
А и то-то, сударь, девушка станом статна,
Станом статна и умом свершна,
Белое лицо как бы белый снег,
А и ягодицы как маков цвет,
Черные брови как бы соболи,
Ясные очи как у сокола.
Посылай ты, сударь, Дуная свататься».
Владимир-князь стольный киевский,
Приказал наливать чару зелена вина
В полтора ведра,
Подносить Ивану Гостиному
За те его слова хорошие,
Что сказал ему обручницу.
Призывает он, Владимир-князь,
Дуная Иваныча в спальну к себе
И стал ему на словах говорить:
«Гой еси ты, Дунай сын Иванович!
Послужи ты мне службу заочую —
Съезди, Дунай, в Золоту орду
Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу
О добром деле — о сватанье
На его на любимой на дочери,
На честной Афросинье-королевичне.
Бери ты моей золотой казны,
Бери триста жеребцов
И могучих богатырей».
Подносит Дунаю чару зелена вина
В полтора ведра,
Турий рог меду сладкого
В полтретья ведра.
Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена вина
И турий рог меду сладкого.
Разгоралася утроба богатырская,
И могучие плечи расходилися
Как у молода Дуная Ивановича,
Говорит он, Дунай, таково слово:
«А и ласково солнцо, ты Владимир-князь!
Не надо мне твоя золота казна,
Не надо триста жеребцов,
И не надо могучие богатыри, —
А и только пожалуй одного мне молодца,
Как бы молода Екима Ивановича,
Который служит Алешке Поповичу».
Владимир-князь стольный киевский
Тотчас сам он Екима руками привел:
«Вот-де те, Дунаю, будет паробочок».
А скоро Дунай снаряжается,
Скоря того богатыри поездку чинят
Из стольного города Киева
В дальну орду Золоту землю.
И поехали удалы добры молодцы,
А и едут неделю споряду,
И едут неделю уже другую,
И будут они в Золотой орде
У грозного короля Етмануила Етмаяуиловича;
Середи двора королевского
Скакали молодцы с добрых коней,
Привязали добрых коней к дубову столбу,
Походили во палату белокаменну.
Говорит тут Дунай таково слово:
«Гой еси, король в Золотой орде!
У тебе ли во палатах белокаменных
Нету спасова образа,
Некому у те помолитися,
А и не за что тебе поклонитися».
Говорит тут король Золотой орды,
А и сам он, король, усмехается:
«Гой еси, Дунай сын Иванович!
Али ты ко мне приехал
По-старому служить и по-прежнему?»
Отвечает ему Дунай сын Иванович:
«Гой еси ты, король в Золотой орде!
А и я к тебе приехал
Не по-старому служить и не по-прежнему, —
Я приехал о деле о добром к тебе,
О добром-то деле — о сватанье:
На твоей, сударь, любимой-то на дочери,
На честной Афросинье-королевичне,
Владимир-князь хочет женитися».
А и тут королю за беду стало,
А рвет на главе кудри черные
И бросает о кирпищат пол,
А при том говорит такое слово:
«Гой еси ты, Дунай сын Иванович!
Кабы прежде у меня не служил верою и правдою,
То б велел посадить во погребы глубокие
И уморил бы смертью голодною
За те твои слова за бездельные».
Тут Дунаю за беду стало,
Разгоралось его сердце богатырское,
Вынимал он свою сабельку вострую,
Говорил таково слово:
«Гой еси, король Золотой орды!
Кабы у тя во дому не бывал,
Хлеба-соли не едал,
Ссек бы по плеч буйну голову».
Тут король неладом заревел зычным голосом,
Псы борзы заходили на цепях, —
А и хочет Дуная живьем стравить
Теми кобелями меделянскими,
Скричит тут Дунай сын Иванович:
«Гой еси, Еким сын Иванович!
Что ты стал да чего глядишь?
Псы борзы заходили на цепях,
Хочет нас с тобой король живьем стравить».
Бросился Еким сын Иванович,
Он бросился на широкий двор,
А и те мурзы-улановья
Не допустят Екима до добра коня,
До своей его палицы тяжкия,
А и тяжкия палицы, медныя литы,—
Они были в три тысячи пуд.
Не попала ему палица железная,
Что попала ему ось та тележная,
А и зачал Еким помахивати,
Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья,
Пятьсот он прибил меделянских кобелей.
Закричал тут король зычным голосом:
«Гой еси, Дунай Иванович!
Уйми ты своего слугу верного,
Оставь мне силы хоть на Семены,
А бери ты мою дочь любимую,
Афросинью-королевичну».
А и молоды Дунай сын Иванович
Унимал своего слугу верного,
Пришел ко высокому терему,
Где сидит Афросинья в высоком терему,
За тридесять замками булатными.
Буйны ветры не вихнут на ее,
Красно солнцо лица не печет.
Двери у палат были железные,
А крюки-пробои по булату злачены.
Говорил тут Дунай таково слово:
«Хоть нога изломит, а двери выставить!»
Пнет во двери железные,
Приломал он крюки булатные,
Все тут палаты зашаталися.
Бросится девица, испужалася,
Будто угорелая вся,
Хочет Дуная во уста целовать.
Проговорит Дунай сын Иванович:
«Гой еси, Афросинья-королевична!
А и ряженый кус — да не суженому есть.
Не целую я тебя во сахарные уста,
А и бог тебе, красну девицу, милует, —
Достанешься ты князю Владимиру».
Взял ее за руку за правую,
Повел из палат на широкий двор,
А и хочут садиться на добрых на коней, —
Спохватился король в Золотой орде,
Сам говорил таково слово:
«Гой еси ты, Дунай Иванович!
Пожалуй подожди мурзы-улановья».
И отправляет король своих мурзы-улановья
Везти за Дунаем золоту казну.
И те мурзы-улановья
Тридцать телег ординских насыпали
Златом и серебром и скатным земчугом,
А сверх того каменьи самоцветными.
Скоро Дунай снаряжается,
И поехали они ко городу ко Киеву.
А и едут неделю уже споряду,
А и едут уже другую,
И тут же везут золоту казну.
А наехал Дунай бродучий след,
Не доехавши до Киева за сто верст,
Сам он Екиму тут стал наказывать:
«Гой еси, Еким сын Иванович!
Вези ты Афросинью-королевичну
Ко стольному городу ко Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру
Честно, хвально и радостно,—
Было бы нам чем похвалитися
Великому князю во Киеве».
А сам он, Дунай, поехал по тому следу
По свежему, бродучему.
А и едет уж сутки другие,
В четвертые сутки след дошел
На тех на лугах на потешныих,
Куда ездил ласковый Владимир-князь
Завсегда за охотою.
Стоит на лугах тут бел шатер,
Во том шатру опочив держит красна девица,
А и та ли Настасья-королевична.
Молоды Дунай он догадлив был,
Вымал из палушна тугой лук,
Из колчана вынул калену стрелу,
А и вытянул лук за ухо,
Калену стрелу,
Котора стрела семи четвертей.
Хлестнет он, Дунай, по сыру дубу,
А спела ведь тетивка у туга лука,
А дрогнет матушка сыра земля
От того удару богатырского,
Угодила стрела в сыр кряковистый дуб,
Изломала его в черенья ножевые,
Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая,
А и молоды Дунай он догадлив был,
Скочил он, Дунай, со добра коня,
Воткнет копье во сыру землю,
Привязал он коня за востро копье,
И горазд он со девицею дратися, —
Ударил он девицу по щеке,
А пнул он девицу под гузна, —
Женский пол от того пухол живет,
Сшиб он девицу с резвых ног,
Он выдернул чингалище булатное,
А и хочет взрезать груди белые.
Втапоры девица возмолилася:
«Гой еси ты, удалой добрый молодец!
Не коли ты меня, девицу, до смерти,
Я у батюшки-сударя отпрошалася, —
Кто мене побьет во чистом поле,
За того мне, девице, замуж идти».
А и тута Дунай сын Иванович
Тому ее слову обрадовался,
Думает себе разумом своим:
«Служил я, Дунай, во семи ордах,
В семи ордах семи королям,
А не мог себе выжить красныя девицы,
Ноне я нашел во чистом поле
Обручницу-сопротивницу».
Тут они обручалися.
Круг ракитова куста венчалися.
А скоро ей приказ отдал собиратися
И обрал у девицы сбрую всю —
Куяк и панцырь с кольчугою.
Приказал он девице наряжатися
В простую епанечку белую.
И поехали ко городу ко Киеву.
Только Владимир стольный киевский
Втапоры едет от злата венца,
И приехал князь на свой княженецкий двор,
И во светлы гридни убиралися,
За убраные столы сажалися.
А и молоды Дунай Иванович
Приехал ко церкви соборныя,
Ко тем попам и ко дьяконам,
Приходил он во церкву соборную,
Просит честныя милости
У того архирея соборного —
Обвенчать на той красной девице.
Рады были тому попы соборные,
В те годы присяги не ведали,
Обвенчали Дуная Ивановича,
Венчального дал Дунай пятьсот рублев
И поехал ко князю Владимиру.
И будет у князя на широком дворе,
И скочили со добрых коней с молодой женой,
И говорил таково слово:
«Доложитесь князю Владимиру
Не о том, что идти во светлы гридни, —
О том, что не в чем идти княгине молодой,
Платья женского только одна и есть епанечка белая».
А втапоры Владимир-князь он догадлив был,
Знает он, кого послать, —
Послал он Чурила Пленковича
Выдавать платьица женское цветное.
И выдавали они тут соян хрущатой камки
На тое княгиню новобрачную,
На Настасыо-королевичну,
А цена тому сояну сто тысячей.
И снарядили они княгиню новобрачную,
Повели их во палаты княженецкие,
Во те гридни светлые,
Сажали за столы убраные,
За ества сахарные и за питья медяные,
Сели уже две сестры за одним столом.
А и молоды Дунай сын Иванович
Женил он князя Владимира
Да и сам тут же женился,
В том же столе столовати стал.
А жили они время немалое,
У князя Владимира,
У солнышка Сеславьевича
Была пирушка веселая,
Тут пьяный Дунай расхвастался:
«Что нет против меня во Киеве такова стрельца —
Из туга лука по приметам стрелять».
Что взговорит молода княгиня Апраксевна:
«Что гой еси ты, любимый мой зятюшка,
Молоды Дунай сын Иванович!
Что нету-де во Киеве такова стрельца,
Как любезной сестрице моей Настасье-королевичне».
Тут Дунаю за беду стало,
Бросали они жеребья,
Кому прежде из туга лука стрелять,
И досталось стрелять его молодой жене
Настасье-королевичне,
А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать.
Отмерили место на целу версту тысячну,
Держит Дунай на главе золото кольцо,
Вытягала Настасья калену стрелу,
Спела-де тетивка у туга лука,
Сшибла с головы золото кольцо
Тою стрелкою каленою.
Князи и бояра тут металися,
Усмотрили калену стрелу, —
Что на тех-то перушках лежит то золото кольцо.
Втапоры Дунай становил на примету
Свою молоду жену.
Стала княгиня Апраксевна его уговаривати:
«Ай ты гой еси, любимый мой зятюшка,
Молоды Дунай сын Иванович!
Та ведь шуточка пошучена».
Да говорила же его и молода жена:
«Оставим-де стрелять до другого дня,
Есть-де в утробе у меня могуч богатырь.
Первой-де стрелкой не дострелишь,
А другою-де перестрелишь,
А третью-де стрелкою в меня угодишь».
Втапоры князи и бояра
И вси сильны могучи богатыри
Его, молода Дуная, уговаривали.
Втапоры Дунай озадорился
И стрелял в примету на целу версту
В золото кольцо,
Становил стоять молоду жену.
И втапоры его молода жена
Стала ему кланятися
И перед ним убиватися:
«Гой еси ты, мой любезный ладушка,
Молоды Дунай сын Иванович!
Оставь шутку на три дни,
Хошь не для меня,
Но для своего сына нерожденного.
Завтра рожу тебе богатыря,
Что не будет ему сопротивника».
Тому-то Дунай не поворовал,
Становил свою молоду жену
Настасью-королевичну
На мету с золотым кольцом,
И велели держать кольцо на буйной главе.
Стрелял Дунай за целу версту из туга лука,—
А и первой стрелой он не дострелил,
Другой стрелой перестрелил,
А третьего стрелою в ее угодил.
Прибежавши Дунай к молодой жене,
Выдергивал чингалище булатное,
Скоро вспорол ей груди белые,—
Выскочил из утробы удал молодец,
Он сам говорит таково слово:
«Гой еси, сударь мой батюшка!
Как бы дал мне сроку на три часа,
А и я бы на свете был
Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя».
А и тут молоды Дунай сын Иванович запечалился,
Ткнул себя чингалищем во белы груди,
Сгоряча он бросился во быстру реку, —
Потому быстра река Дунай слывет,
Своим устьем впала в сине море.
А и то старина, то и деянье.
